Унтер-офицер открывает рот, чтобы произнести последнюю команду, как вдруг раздается ужасный крик, отчаянный вопль, от которого вздрагивают солдаты и Сорви-голова. Солдаты опускают ружья, сбитые с толку.

К ним, задыхаясь, подбегает бледный окровавленный человек огромного роста. Лицо его покрыто кровью, форма порвана.

– Стойте! Стойте! Слава Богу… я пришел вовремя!

Двумя прыжками он бросается к зуаву, закрывает его своим телом и кричит:

– Сорви-голова! Это письмо… Мишель Бургейль… я хочу знать правду… Кто ты, Сорви-голова?

– Я вас обманул, – тихо отвечает зуав. – Мишель Бургейль – мой отец, я – Жан Бургейль!

– Я знал это… если б я не поспел вовремя! Ты будешь жить… я твой брат! Слышишь, Жан Бургейль, я твой брат!

ГЛАВА VIII

Мучения матери. – 18 лет. – В Эльзасе. – Похищение ребенка. – Цветник. – Нечеловеческая радость. – Мать и дочь. – Воспоминание о Сорви-голове.

Между тем в лазарете, окруженная заботами доктора Фельца, дама в черном медленно, каким-то чудом стала поправляться.

В тот момент, когда майор с криком «я твой брат!» прикрывает собой и спасает Сорви-голову, дама в черном случайно узнает о существовании цветника перед фортом Вобан.

Она сильно взволнована. Конвульсии потрясают все ее тело. Кровь с силой приливает к голове. Несчастная женщина кричит и лепечет несвязные слова. Бегут за доктором. Доктор Фельц делает кровопускание и хлопочет около больной. Наконец все облегченно вздыхают. Княгиня приходит в себя, спазмы утихают, она спасена! Теперь она говорит, говорит без умолку, спокойно, тихо. Доктор скромно удаляется. Роза, ее мать и сержант подходят к больной.

– Да, – говорит больная монотонным голосом, – я покинула Россию и приехала во Францию… Быстрое путешествие… мы спешили… отчего? Да, да… мой муж был секретарем русского посольства в Париже, и я ехала к нему… О, как давно это было! Восемнадцать лет, как я оплакиваю мое счастье… свою скучную, безрадостную жизнь! Восемнадцать лет! Это было в 1835 году.

– В 1835 году, слышишь, Кэт? – говорит Буффарик,

– Слышу, слышу… Бедная женщина!

– Две кареты следовали одна за другой, – продолжает больная, – в первой находился багаж и слуги, во второй сидела я с моей дочкой, моей радостью, малюткой Ольгой. Ей было шесть месяцев… я кормила ее сама, обожала и жила только ей. Долго ехали мы, проехали герцогство Баденское, оставалось перебраться через Рейн, и – Франция! Цыгане, негодяи, украли мою дочку! Понимаете, украли! Мою дочь, мою любовь! Я не знаю, как это случилось… Вероятно, пытались захватить наш багаж, деньги…

Первая карета проехала благополучно, наша перевернулась на бок… Я думала только об одном – сберечь мою дочку, охранить ее от ушибов… я сжимала ее в объятиях… мою Ольгу! Потом я потеряла сознание и когда очнулась на свое несчастье, ребенка не было со мной… она исчезла… Я звала, кричала, как сумасшедшая… Никто ничего не знал, никто не мог сказать, меня сочли за сумасшедшую!

Роза, с глазами, полными слез, слушает печальный рассказ.

– Сударыня, не говорите более, – произносит она, наклоняясь к больной, – эти воспоминания тяжелы для вас. Вам будет дурно…

– Не бойся, дитя мое, – прерывает ее больная, – я должна говорить, высказать мое горе. Что-то неумолимое заставляет меня рассказывать вам. Мне лучше теперь! Слушайте, добрые, верные друзья мои!

Я узнала только одно, что в момент катастрофы около кареты толпились оборванные подозрительные люди. Несомненно, они украли мою дочку и убежали с ней. Гнаться за ними – поздно!

Что делать? «Вперед, живее, без остановок!» – кричу я кучеру. Лошади понеслись. Мы приезжаем на берег Рейна. Таможенные чиновники останавливают кареты, хотят осмотреть багаж, чемоданы… Я прихожу в отчаяние, думаю только об одном – отыскать мое дитя! Кричу, подгоняю кучера… Лошади несутся, но таможенники снова останавливают нас, задерживают, рассматривают сундуки и пакеты… Время идет! Я кричу, плачу, проклинаю их! Эти люди безжалостны… Они пропустили негодяев, укравших мою дочь, и остановили меня, чтобы взять с меня деньги. Я бросаю им кошелек, прошу поскорее отпустить меня. Меня обвиняют в сопротивлении, в насилии, в оскорблении, везут в Страсбург и сажают в тюрьму. Боже мой!

Мой русский паспорт кажется им подозрительным, они кончают тем, что подозревают меня в шпионстве. Шпионка! Я, княгиня Милонова, подруга царицы, жена известного дипломата!

Три дня и три ночи тянулась эта история, пока не выяснилась вся нелепость обвинения. Чиновники явились ко мне с извинениями. За меня вступилось русское посольство. Министр иностранных дел и министр юстиции приказали найти ребенка, и полиция усердно исполняла свой долг. Обыскали города, местечки, деревни, фермы, пока я сама бегала по всем дорогам и звала мою дочь.

Дни проходили в тоске и унынии. Один раз у меня мелькнул луч надежды. Лесники напали на след цыган, которые торопились добраться до Бадена, и успели захватить старуху-цыганку.

Испугавшись угроз и надеясь на награду, она рассказала многое. Цыгане действительно украли дитя, но, испуганные преследованием и грозящей им тюрьмой, бросили дитя по дороге, положили его перед дверью маленькой крепости, находившейся неподалеку от дороги в Кельн. «Когда это было?» – спрашиваю я. «Сутки тому назад», – отвечает старуха. «Веди меня туда!»

Мы идем, спешим. Вот и крепость, называемая форт Вобан. Перед ней целый цветник рождественских роз. «Вот тут положили ребенка!» – говорит цыганка.

Я бросаюсь в крепость и встречаю сторожа, старого солдата.

«Дочь моя! Где дочь моя? – кричу я. – Вы слышали, видели, должны были видеть… найти ее!.. Отдайте мне мою дочь, ради Бога, и я отдам вам целое состояние!»

Сторож не понимает меня! Он ничего не видел… не знает. Никакого следа моей дочери… ничего… Всякая надежда потеряна… дочь моя исчезла, я никогда не увижу ее!

Удар слишком жесток… Мозг мой не выдерживает, сердце перестает биться… Я падаю и теряю сознание. Долго боролась я со смертью, много дней и ночей лежала без сознания. Я звала мою дочь… мое потерянное дитя! Смерть не взяла меня, я осталась жить и проклинать Францию, где потеряла свое счастье. С того дня я не переставала оплакивать моего ребенка, не снимала траура!

Тяжелое молчание воцаряется по окончании этого трагического рассказа. Тетка Буффарик отчаянно рыдает. Сержант, бывавший во многих битвах, видавший смерть лицом к лицу, плачет как ребенок.

Он спрашивает свою жену взглядом.

– Говори! Все говори! – отвечает она. – Боже мой! Бедная дама!

– Да, сударыня, вы жестоко страдали, – говорит Буффарик. – но вы были неустрашимы в скорби. Будете ли вы сильны перед большой неожиданной радостью?

Княгиня вздрагивает всем телом.

– Говорите, друг мой, говорите… я не надеюсь более… я так страдала…

– Ваши страдания кончаются, сударыня, честное слово солдата! Но не пугайтесь!

– Умоляю вас, говорите!

– Позвольте мне окончить в нескольких словах историю бедной покинутой малютки!

Княгиня делает нетерпеливый жест.

– Старая цыганка сказала вам правду, – продолжает сержант, – цыгане положили малютку в цветник и убежали. Была ночь. Бедное создание отчаянно кричало. В это время три человека вышли из форта Вобан: старик, молодая женщина и молодой человек; последние повенчались только накануне. Он, солдат, должен был присоединиться к своему полку. Жена со своим отцом сопровождали его. Молодая женщина слышит крик ребенка, поднимает его и прижимает к груди:

– Покинутое дитя! Маленькое бедное создание! Возьмем его с собой… воспитаем, вырастим!

– Я буду ему дедушкой, – добавляет старик, – вы усыновите ребенка?

– Откуда вы знаете все это? – прерывает княгиня сержанта.

– Минутку терпения! Это покинутое дитя – ваша дочка!

– Ну, дальше, говорите же! Умоляю!

– Старый солдат был сторожем крепости Вобан и направлялся вместе со своими детьми в отпуск. Вместо него сторожем назначен был другой солдат, прибывший в крепость накануне вечером. Вы спрашивали именно его о ребенке; понятно, он ровно ничего не знал. К довершению несчастья, в ту эпоху не было ни железных дорог, ни телеграфа, ни газет! Никто из нас ничего не знал о вашем несчастье!